По мощи наступления — практически по всем фронтам и флангам — становится ясно, что в действие введен своего рода план "Барбаросса", предполагающий и блицкриг, и стремительную победу в нем, пишет РИА Новости.
Такой ярости в отношении всего того, что нам дорого, мило, любимо, что мы считаем родным, трудно припомнить, даже если держать в памяти и массовое разграбление (мягко названное "распродажей национального достояния"), которое произошло сразу после революции и с прямым участием, кстати, многочисленных западных покупателей, и превращение в руины и пепел во время уже Великой Отечественной войны всего, что несло, было и принадлежало русской культуре.
Русские должны были быть лишены возможности называться людьми, им уготовили участь рабочей скотины, трудящейся на арийских сверхчеловеков. А скотине обладать культурой не следует. Идеология нацизма предполагала не только превращение русских в рабов, но и лишение русских их культуры, поскольку рабам культура не положена.
Русскую культуру тогда, 80 с лишним лет назад, уничтожали явно.
Сжигали, крали, разрушали, взрывали.
Сегодня русскую культуру тоже уничтожают, но несколько иначе. Понимая, что степень защиты — так сказать, физической — не позволит разрушить культуру прямо, ее пытаются отменить. Пока вербально и юридически. Вводя новые правила.
Например, когда из названий художественных работ Дега убирают слово "русский", вернее, "русские". Назывался рисунок знаменитого живописца "Русские танцовщицы", а теперь, по решению Национальной галереи Британии, это произведение называется "Украинские танцовщицы".
Да, можно отнестись к этому как к абсурдной, досадной, но все-таки мелочи, когда на кону на самом деле стоят куда как более серьезные категории. А можно все-таки попытаться увидеть за этим куда как более крупную идею.
Детали нынешнего батального полотна, где Россия защищает ценности, составляющие суть национальной цивилизации, имеют значение. Как имеют значение и слова, которые произносят, чтобы сформулировать, в чем смысл и идея сегодняшнего столкновения цивилизаций.
И не меньшее значение, как сегодня можно утверждать это с уверенностью, имеет позиция тех, кто культурой занимается и кто смыслы существования культуры формулирует.
Наверное, именно поэтому обстрелы русской культуры ее противники начали с того, что потребовали в ультимативной форме от вершинных имен "сформулировать и обозначить отношение к происходящему". Сильные — не прогнулись.
Дальше, после полагающейся медийной артподготовки, на авансцену вытащили пехоту. Мы все стали свидетелями того, как те, кто, как мы думали, в пространстве русской культуры жили, и жили чрезвычайно комфортабельно, кто получил все имеющиеся возможные бенефиции во всех их формах, оказывается, эту культуру и презирали, и одновременно — ненавидели.
Если внимательно прослушать многочисленные заявления нынешних отрицателей русской культуры, то станет ясно следующее.
Современные бомбисты-нигилисты (имена их тут неважны, поскольку идея едина) полагают: русская культура должна быть уничтожена (или отменена) потому, что она "не сумела воспринять систему ценностей мелкого буржуа". Российское общество, несмотря на колоссальные усилия, невиданные финансовые вложения, фантастические навыки манипулирования сознанием, оказалось в итоге глухо к воззваниям о том, что личное важнее общего, а жизненный комфорт и уровень потребления для русского социума не могут стать равноценным обменом миссии и самопожертвования.
Главная претензия, конечно, предъявляется литературе и ее "имперской сути".
Если глянуть чуть дальше и копнуть чуть глубже, то ответ на претензию и обиды бомбистов-нигилистов приходит очень быстро: в очень большой степени русская литература создавалась русскими же военными. Если проще — русской аристократией, поскольку аристократия (дворянство, так нам проще определить этот социальный слой) служила в армии.
Военными были поэты и прозаики, от Дениса Давыдова — к Михаилу Лермонтову (Михаил Юрьевич, конечно, не любил "голубые мундиры" жандармов, но личной храбростью в бою обладал невероятной), битвы прошел, разумеется, как все мы знаем, и награжден за свой воинский путь Лев Толстой. Военным был Афанасий Фет. Военврачом, сражавшимся с турками, а потом участвовавшим в подавлении восстания в Польше, был создатель "Толкового словаря живого великорусского языка" Владимир Даль. Окончивший Морской кадетский корпус и получивший звание мичмана.
Кадровым военным был и Александр Куприн. Да, мы в курсе про рассказанные им "свинцовые мерзости жизни" в повести "Поединок", но талант писателя не отменяет честности исполнения армейского долга, как бы ни хотелось обратного бомбистам-нигилистам.
Гумилев, расстрелянный большевиками, был блестящим офицером, награжденным двумя Георгиевскими крестами. Оба раза — за личное мужество и отвагу.
Даже тончайший Александр Вертинский до всех "бананово-лимонных сингапуров" прошел фронт, будучи военным санитаром и служа на передовой.
Все войны и военные беды, с ними связанные, давали русской культуре — в отличие, кстати, от культуры западной — мощный импульс для развития и для движения вверх. Всякое испытание на излом и на способность русских к жертвенности "не щадя живота своего" приводило к невероятному расцвету литературы.
В любом веке.
И вот тридцать лет назад этой культуре и этой литературе предложили, как сегодня в определенной среде модно говорить, сменить оптику.
Занявшись, так сказать, возделыванием личного — во всех отношениях — хозяйства.
Культуру и литературу долго и упорно испытывали на разлом, пытались взять на слабо, ее соблазняли — большими деньгами, премиями, грантами, славой. Всем набором для мелкого буржуа в исполнении мелких же буржуа.
Культура — та, что хранима народом — не поддалась. Литература — в ее высоких образцах общественного служения (а не в тех, что осыпаются окололитературными наградами) — устояла.
Поэтому сегодня в группах производства как бы культурной как бы продукции главенствуют настроения пораженцев. Еще бы: угрохать столько сил и столько средств, чтобы перевоспитать народ так, чтобы тому наличие в обязательном порядке теплых сортиров как символов свободы, демократии и прогресса стало бы важнее самого существования страны, — и все без толку. Народ так и не пожелал "трансформироваться" в мелкого буржуа, предпочтя остаться ратником.
На самом деле две цивилизации — аристократическая, но не в смысле происхождения, а по отношению к стране, своим корням и долгу, и цивилизация лавочников с их вечными требованиями мелких торгашей о спокойствии, "предсказуемости" и бытовых удобствах — столкнулись, чтобы не просто померяться силой, а чтобы самим для себя выяснить собственную крепость.
Полем этой битвы стали сердца и души.
Война с русской культурой, пусть и названная "отменой" (чтобы и пафос снизить, и уменьшить в общественном сознании масштаб проблемы), затеяна, чтобы русским запретить художественное высказывание, если и когда это высказывание не соответствует прописям и канонам, утвержденным теми же мелкими лавочниками.
Там, где проблема — отсутствие средств гигиены или "прав меньшинств", высказывание позволено, позволяется и позволяться будет. А там, где речь идет о долге, совести, жертвенности и самопреодолении, высказываться запрещено.
Это, если хотите, поединок между "Дамским счастьем" и "Анной Карениной", перешедший на иной, гораздо более жесткий уровень.
Кому платья и "счастье в личной жизни", а кому — тяжкий путь осознания происходящего.
Полагать, что платья в неограниченном количестве спасают от "оскотинивания и варварства", на самом деле большая ошибка. Ведь именно мелкие лавочники в одной европейской стране — и не так уж давно — создали такую невиданную в своем варварстве диктатуру, что шрамы от ее уничтожения наша жизнь и наш народ несет до сих пор.
Освободив мир от оскотинивания, на которое его обрекли вожди, выдвинутые мелкими буржуа и мелкими лавочниками, Россия, выбрав путь возвращения к истокам и к принципам, сделала на нем первые шаги. Хватит ли сил, чтобы пройти его до конца?
В час мужества, пробивший на наших часах, мы понимаем, что, вступив в этот бой, мы не имеем права его проиграть. Поскольку на весах лежит судьба нашей культуры. Наш общий долг — ее сберечь и не дать ни сегодня, ни завтра, ни тем более послезавтра в обиду.
Сохраняя культуру, в основе которой — чистая совесть и чувство долга, защищая ее — сегодня — мы сами себе даем гарантии, что русское слово и русская цивилизация будет жить. Спокойно и бережно. Завтра, послезавтра — и в вечности.