ДУШАНБЕ, 30 окт — Sputnik, Станислав Смагин. В наши смутные дни, когда безответственность и авантюризм некоторых политиков ставят на грань катастрофы страны, а порой и целый мир, как никогда велика нужда в людях другого плана.
В непререкаемых авторитетах, старейшинах, гуру и патриархах, признанных и уважаемых всеми сторонами потенциальных и существующих конфликтов. В людях, способных мудрым словом и дельным советом если не снять накал полностью, то снизить его градус и найти тропку к конструктивным решениям.
Таких фигур никогда не бывает много, они — предмет объяснимого острого дефицита. Мог ли простой советский парнишка Женя Примаков, гоняя в детстве с друзьями мячик по тбилисским улицам, предполагать, что когда-нибудь окажется среди вершителей судеб в масштабах Земного шара?
Кстати, по легенде, один из первых людей, с которыми Женя — Евгений Максимович столкнулся на своем земном пути 29 октября 1929 года, напророчил ему именно карьеру мастера кожаного мяча. Женя появился на свет головой вперед, а голова была большая и круглая, и принимавший роды врач-украинец дал младенцу оценку и прогноз: "Башковатый якый, футболыстом будэ!" "Почему же сразу футболистом?— возразил его ассистент, интеллигентный пожилой акушер. — Судя по лобным долям и затылку — это голова ученого".
Уже много позже, когда Женя окончательно стал Евгением Максимовичем, да еще и известным на весь мир, друг его тбилисского детства Павел Горделадзе вспоминал: "Более собранного, уравновешенного человека я в своей жизни не видел. Он потрясающе анализировал ситуацию и всегда делал правильные выводы. Все вместе бегали до позднего вечера, играли, лазали за яблоками или виноградом. Наутро в школе у всех двойки, а у Женьки — пятерки. Я несколько раз приставал, как ему удается всегда быть подготовленным к уроку. Он отвечал, что, видимо, у него так устроена голова".
А другой тбилисский друг, Рафик Демаргарян, вспоминал, как Примаков дебютировал в первом классе, придя туда с недельным опозданием: "Маленький, крепко сбитый мальчик, нисколько не стесняясь, встал и начал читать Пушкина. Мы все обалдели. Слушали с открытыми ртами, а он все читал и читал наизусть. Все наши достижения в писании палочек и крючочков постепенно меркли, становились незначительными".
После этого урока к Жене прилипло прозвище "наш Пушкин". Правда, продержалось оно недолго, уж больно Женька на Александра Сергеевича не был похож. "Наш Пушкин" вскоре превратился в "нашего Женю".
В детстве и юности Примакова, помимо Тбилиси, была еще и пара лет в Баку. То, что он взрослел в регионе, который применительно к постсоветскому пространству — юг, но при этом вплотную примыкает к Ближнему и Среднему Востоку (более того, согласно новейшим геополитическим веяниям, включается в "Большой Ближний Восток"), позволило ему стать непревзойденным знатоком здешних традиций, нравов и особенностей менталитета. Фактически — заложило фундамент будущей профессиональной деятельности.
Евгений Максимович стал в итоге не только одной из наиболее знаковых и значимых персон в мировых политических процессах, связанных с ближневосточной проблематикой. Он вырос еще и в выдающегося ученого-востоковеда. Причем и на этом пути Примаков проявлял удивительное сочетание интеллектуальных и личных качеств.
Об одном занятном эпизоде он сам вспоминал в книге-интервью "Я много проскакал, но не оседлан".
Заканчивая в Москве арабское отделение Института востоковедения, студент Примаков сдал на пятерки все экзамены, кроме арабского языка, который, по собственному признанию, тогда знал неважно. И ведь ответил он на экзамене, мобилизовав все внутренние резервы, на отлично, к каковой оценке и склонялись двое из трои экзаменаторов. Но преподавательница арабского, напомнив, что парень регулярно пропускал ее занятия, влепила тройку.
Спустя час, встретив Евгения в коридоре, она спросила, не в обиде ли он, на что будущий российский премьер-министр ответил: "Никаких претензий. Все справедливо. Больше чем на тройку я арабский не знаю". Потрясенная честностью ответа, преподавательница лично пошла к ректору и сказала, что, если выпускник Примаков не будет рекомендован в аспирантуру, она дойдет до самого министра иностранных дел. К счастью, беспокоить грозного Вышинского не пришлось, рекомендацию дали, и двери в аспирантуру были открыты.
А через четверть века Евгений Максимович возглавил Институт востоковедения, но уже не вуз, а структурную единицу Академии наук СССР. И за восемь лет сделал здесь очень немало.
Впрочем, востоковедом высшего класса он оставался и до и после этого, вне зависимости от формального статуса, и ряд его исследований не утратили актуальность по сию пору.
Примаков стал исполнителем самых сложных и деликатных миссий в советской политике на Ближнем Востоке. Он негласно, в период отсутствия между СССР и Израилем дипломатических отношений, летал в Тель-Авив, чтобы обсудить с израильскими руководителями возможность их примирения с арабами.
Он в 1990-1991 годах был одним из главных действующих лиц урегулирования кризиса вокруг оккупации Ираком Кувейта и лично вел в Багдаде переговоры с Саддамом Хусейном. Наконец, в 1996-1997 годах, уже будучи главой российского МИД, он немало сделал для разрешения очередного иракского кризиса и прекращения кровопролития в Ливане.
Наверное, для всего этого одних лишь приобретенных, да и даже изначальных природных качеств недостаточно — необходимо и некое метафизическое чувство Востока, у Примакова явно присутствовавшее. Как он сам говорил, "Восток, наверное, сам выбирает: кому открыть свою тайну, а перед кем накинуть чадру".
Но гибкая дипломатичность — не единственное и порой вовсе не главное качество дипломата. Когда дело шло о национальных интересах своей страны, Примаков умел быть жестким и твердым и обычно именно таким и был. Именно он в 1996 году, возглавив МИД РФ, начал проводить линию на кооперацию с альтернативными Западу мировыми полюсами силы и на сопротивление расширению НАТО на Восток.
А как забыть его яркий поступок уже в ранге главы правительства — разворот самолета над Атлантикой после начала бомбардировок Югославии? Будь иначе, вряд ли бы Евгения Максимовича сейчас вспоминали с почтением его западные визави-оппоненты, включая тузов вроде Генри Киссинджера.
Примакова уважали все. И в России, и на всем постсоветском пространстве, и на Ближнем Востоке, и на Западе. Сильный — но не самодур. Интеллектуальный гигант — но не кабинетный теоретик. Гибкий — но не слабый и прогибающийся. Мудрый — но не упивающийся своей мудростью как самоценной категорией, а использующий ее на благо людям.
Типаж, повторимся, крайне редкий и занесенный в "Красную книгу" мировой политики. Но, печалясь об уходе Евгения Максимовича в 2015 году из жизни, мы можем надеяться на появление сопоставимых по масштабу личностей. Благо о наследниках Примаков как человек во многом сформированный Востоком и тонко его понимавший, позаботился умно и щедро.
