"Однажды в студеную зимнюю пору сплотилась навеки великая Русь". Таковое государство просуществовало 69 лет без пяти дней - советский флаг был спущен над Кремлем 25 декабря 1991-го.
Ностальгирующие по великому и могучему указывают, что вековую годовщину надо бы достойно отметить, пишет колумнист РИА Новости.
И вообще странно, что в святцах XX века было 7 ноября, но не было 30 декабря. Все-таки хоть учреждение принципиально нового государства, хоть переучреждение старого на новые дрожжи (imperii restitutio) есть событие немаловажное, можно сказать, историческое.
Между тем даже и в топонимике это событие почитай что отсутствует. Разве что после смерти Л. И. Брежнева 17 ноября 1982 года, когда Союз уже входил в пике, в столице появилась площадь 60-летия СССР на месте пересечения Ленинского и Ломоносовского проспектов.
Вот, собственно, и все. Притом что "площадь 60-летия" — это вообще вторая производная, оммаж весьма относительный. А прежде и этого не было.
Но так часто бывает с восстановительными мероприятиями. Второе декабря 1804-го, когда Бонапарт возложил на себя императорскую корону, было важной датой, символизирующей переучреждение государства, которое, наконец, покончило с революционными терроризмами.
Или сильно раньше: в VI веке от Рождества Христова при Юстиниане ромейское владычество было восстановлено в Северной Африке, Италии и юго-восточной Испании.
Прямо как 30 декабря 1922 года. Но особенной памяти об этих несомненно важных событиях не было. Как не было этой особенной памяти и об учреждении СССР.
Была проблема чисто субъективная — невозможность по аналогии с "Лениным в Октябре" создать аналогичный эпос "Ленин в Декабре": в конце 1922-го вождь лежал разбитый апоплексическим ударом — и задним числом было трудно построить из него деятельного героя-созидателя.
Вообще, о Ленине в 1922-1923-м официозная легенда по очевидным причинам все больше умалчивала. Приходилось умалчивать и о I Всесоюзном съезде Советов, поскольку тут же возник бы вопрос: почему без Ленина?
Но есть и объективная проблема: как вообще оценивать создание СССР? Задним числом (и чем более задним, тем более сильно) можно усматривать в том грандиозный проект всемирно-исторического значения.
Неважно даже — к добру или к худу. Тогда недостаточное возвеличивание этого события в советское время взаправду удивительно.
Но, глядя из 1922 года, можно увидеть в том лишь необходимое паллиативное мероприятие, никак не грандиозное.
Почти шесть лет (начиная с февраля 1917-го) территория бывшей Российской империи была погружена в тяжкую анархию.
Сбылась вековая мечта русской интеллигенции, царь отрекся, монархия пала, зарево окрасило воды рек, явился лихой человек — и в большом количестве. О "страшном лете 1917 года" с погромами и безначалием говорилось до всяких большевиков.
Еще при Временном правительстве держава расползалась, максимализм большевиков лишь подстегнул этот процесс. И в терновом венце революций грянул 1917 (а затем 18, 19 и так далее) год.
Стрелять перестали (если не говорить об окраинах с басмачами и абреками, где все это затянулось до конца 1930-х) лишь осенью 1922-го — "И на Тихом океане свой закончили поход". Или — как писалось о Смуте начала XVII века:
"Прямые были страсти,
Порядка ж ни на грош,
Известно, что без власти
Далеко не уйдешь".
Нетрудно понять, в каком состоянии новые правители приняли наконец-то успокоенную страну. Как издыхающую и растерзанную. И оценивать документы об образовании СССР разумно с учетом этого плачевного состояния: не до жиру, быть бы живу.
По состоянию на конец 1922 года историческая логика требовала от большевиков быть не идеологически твердыми проектантами и визионерами, но скорее сугубыми прагматиками, пытающимися сшить на живую нитку земли (не все, правда, что-то ушло на время, что-то — навсегда) распавшейся империи.
При таком "сшивании" временные уступки оказываются неизбежными: "Когда положат оружие, всячески ублаготворить их насчет всего прочего".
Что уступки (по большей части словесные) в конечном счете оказались адскими машинами, заложенными в фундамент Союза, — кто только ни говорил, когда все сдетонировало.
Но это отчасти похоже на еврейскую пословицу: "Если бы я всегда был таким мудрым, как моя жена после".
Если же говорить о периоде не "после", а "до", то мудрость не очень-то поощрялась. Ленин, как величайший оппортунист ("Сначала надо ввязаться в бой…"), скорее всего рассматривал украинизацию русских земель (и шире — вообще коренизацию) как тактический ход. "А там видно будет".
Наследовавший полномочия Сталин был, конечно, куда большим империалистом — как в годы революции, так и потом до самой смерти, но тут сказалась достигнутая им неограниченная власть.
Ведь чтобы адская машина по имени "Самоопределение вплоть до отделения" сработала, власти нужно было дойти до того печального состояния, в какое привел ее Горбачев. Тогда как в сознание Сталина (и его наследников тоже) такая возможность вообще не укладывалась.
"Парад суверенитетов" — этого не может быть, потому что не может быть никогда. Поэтому, создав фактически унитарную империю, он не считал нужным эту империю конституировать.
Ведь самая демократическая в мире Конституция СССР выглядит так приятно, тем более что никто не посмеет реализовывать ее нормы на практике.
И до поры до времени действительно не смели. А потом вдруг посмели — и СССР умер.